Политолог Дмитрий Суслов — о сигналах МИД России и Кремля руководству Евросоюза
В пятницу в эфире YouTube-канала «Соловьев Live» громко прозвучали слова главы российского МИДа Сергея Лаврова о возможности «разорвать» отношения с Европейским союзом. После того как СМИ начали выпускать материалы под едва ли не сенсационными заголовками, слово взял пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков. Он пояснил, что Россия предпочла бы эти отношения не рвать, а, наоборот, укреплять, но может быть вынуждена пойти на крайние меры.
Оба эти заявления выражают одно — категорический отказ вести с ЕС диалог о российской внутренней политике.
Позиция очень проста: лучше никакого диалога, чем диалог по внутренним делам.
Действительно, давление со стороны ЕС и повод для вероятных новых санкций касаются не каких-то аспектов внешней политики России или международного права, а ее сугубо внутренних дел — истории с оппозиционером Алексеем Навальным.
Это иллюстрация окончательного краха прежней модели отношений России и ЕС, сформированной еще в начале 1990-х и пришедшей в кризис уже в середине 2000-х годов, но с тех пор так и не менявшейся. В основе той модели лежало подтягивание России к ценностям, стандартам и правилам ЕС. Именно в соответствии с этой моделью Евросоюз по-прежнему позволяет себе требовать от России тех или иных действий во внутренней политике, а глава европейской дипломатии Жозеп Боррель — с прискорбием констатировать, что «Россия не хочет быть демократией западного образца», и называть это причиной для новых санкций и пересмотра политики ЕС в отношении России в целом.
Россия же всеми силами дает понять, что включение в повестку дня вопросов внутренней политики, не говоря уже об открытой поддержке борцов с политическим руководством страны, которую ЕС демонстрирует с августа прошлого года,— красная черта, пересекать которую недопустимо. И что Москва стремится к диалогу с ЕС по вопросам внешней политики, по общим вызовам (климат, распространение оружия массового уничтожения, терроризм, иранская ядерная программа, Арктика), заинтересована сотрудничать по таким областям, как энергетика, наука, образование и туризм, но категорически не готова слушать, что ей следует делать внутри страны.
Тактическая задача этих заявлений — оказать давление на крупные западноевропейские страны (Германия, Франция, Италия), которые постоянно подчеркивают необходимость сохранять диалог с Россией, припугнуть их разрывом этого диалога и тем самым минимизировать новые санкции.
Последний пример — заявление главы МИД ФРГ Хайко Мааса о недопустимости разрыва отношений с Россией. Предполагается, что после слов Сергея Лаврова Маас будет бороться за минимизацию новых санкций еще более решительно.
Однако новые санкции, конечно, будут, и дальнейшая деградация взаимодействия с Евросоюзом неизбежна. Здание, выстроенное в 1993–1994 годах, когда Россия и ЕС вели переговоры по Соглашению о партнерстве и сотрудничестве (ст. 55 которого предполагает сближение законодательства РФ с законодательством ЕС), рушится, и его не спасти. Бессмысленно ставить подпорки и пытаться сохранить ту или иную стенку. Оно должно рухнуть полностью.
При этом «полный разрыв», то есть полный отказ от какого-либо взаимодействия с институтами ЕС, невозможен.
Во-первых, эти институты обладают эксклюзивными компетенциями в целом ряде областей и Москве придется и далее вести с Еврокомиссией отраслевые диалоги по вопросам торговли, сельского хозяйства, рыболовства, санитарии и фитосанитарии, частично — энергетики и климата и многого другого.
Во-вторых, во многих вопросах международной повестки дня, которые Россия считает приоритетными (например, иранская ядерная программа), Евросоюз опять-таки представлен не странами-членами, а общими институтами в лице того же верховного представителя по иностранным делам и политике безопасности — и Москве придется с ним взаимодействовать в многосторонних форматах.
В-третьих, вряд ли стоит вопрос о денонсации Соглашения о партнерстве и сотрудничестве — политико-правовой основы отношений с ЕС: слишком многое на него завязано, в том числе то, что нужно самой России. Например, права российских граждан, работающих в странах ЕС.
Поэтому речь, скорее всего, будет идти о дальнейшей минимизации диалога с институтами ЕС по тем вопросам, где этот диалог не является неизбежным в силу внутреннего европейского законодательства, и о еще большем переносе центра тяжести взаимодействия на уровень двусторонних отношений с ключевыми странами—членами Евросоюза.
Например, полностью прекратить любой двусторонний диалог с ЕС в лице его интеграционных институтов по Украине, Белоруссии, Закавказью, молдавско-приднестровскому конфликту, а также по Сирии, Ливии и Ближнему Востоку в целом и перевести взаимодействие по этим вопросам полностью на уровень двустороннего взаимодействия с отдельными странами-членами.
Это перекроет и возможность для диалога по вопросам внутренней политики России.
Это вполне реалистичный сценарий, и большого ущерба от его реализации для России не будет.
По большинству из этих направлений ключевые решения и так принимают отдельные страны-члены, а в механизме урегулирования конфликта в Донбассе («нормандский формат») ЕС представлен Германией и Францией, а не брюссельскими институтами. Перспективы же сотрудничества России и ЕС по большинству из этих вопросов отсутствуют напрочь в силу противоположности интересов и позиций. Конечно, в этом случае Евросоюз может отказаться от диалога по тем вопросам, где этот диалог нужен самой Москве,— климат, экология, Арктика. Здесь придется сопоставлять выгоды и издержки.
Главный же риск отказа от двустороннего диалога с институтами ЕС по внешнеполитическим сюжетам — неизбежность в этом случае обвала уже двусторонних отношений России с ключевыми государствами—членами Евросоюза и признание этого обвала обеими сторонами. На протяжении последних 10–15 лет диалог с Брюсселем позволял Москве, Берлину, Парижу, Риму и другим столицам сохранять видимость позитивных двусторонних отношений, притом что отношения РФ и Евросоюза в целом становились все более конфликтными и отчужденными. И России, и крупным западноевропейским странам это было удобно.
Москва могла говорить, что это, мол, институты ЕС, Польша и страны Балтии «плохие», а Германия и Франция — «хорошие».
Последние же сохраняли возможность конструктивного взаимодействия с Россией по важным для них вопросам (тот же «Северный поток-2» для ФРГ), канализируя весь негатив на уровень Россия—ЕС в целом.
Теперь эта прослойка может исчезнуть, и сторонам придется признаться в том, что ни Германия, ни Франция уже давно не являются для России партнерами и наоборот и что по большинству значимых международных сюжетов их интересы носят очень различный, если не сказать противоположный, характер. Это было понятно и ранее: внешнеполитическая позиция «плохого» коллективного Брюсселя является производной национальных подходов крупных государств—членов ЕС. Но вслух об этом предпочитали не говорить. Теперь, возможно, придется, как в случае с «нормандским форматом», где ЕС как интеграционный институт отсутствует и Россия вынуждена возлагать вину за потакание Украине в ее открытом отказе выполнять минские соглашения на Берлин и Париж.
Если же российское руководство решит, что время для открытого кризиса в двусторонних отношениях с Германией и Францией еще не пришло, то и «разрыва» отношений с Евросоюзом в целом пока не случится.